* * *

«Тем для трагической поэзии, по Данте, три:
salus, amor, virtus –
спасение, любовь, добродетель», –
пишет Седакова.
Я вспоминаю Анненского:
«Поэты говорят обыкновенно об одном из трех:
или о страдании, или о смерти, или о красоте».
Страдание и спасение.
Любовь и смерть.
Добродетель и красота.
Категории, подвиньтесь!
Поговорим о стихах.

* * *

"Tragic poetry has three themes, according to Dante:
salus, amor, virtus —
salvation, love, virtue" —
Sedakova writes.
And I remember Annensky:
"Poets usually speak about one of three things:
Struggle, or death, or beauty."
Struggle and salvation.
Love and death.
Virtue and beauty.
Categories, get along now!
Let's speak about poems.

УЧЕБНИК ПОЭЗИИ

Я написала такой учебник – из двух частей.
Первая – теоретическая часть,
вторая – ее практическое исполнение.
А стихотворения эти таковы:

1
Стихотворение
должно быть
как дверь
в окно

2
все умрут,
а я удмурт

POETRY TEXTBOOK

I wrote such a book — in two parts.
The first, the theoretical part,
the second, it's practical application.
And these poems were like this:

1
A poem
should be
like a door
into a window

2
everyone is mortal
and I am an Udmurt.

МОСКОВСКАЯ ФОНЕТИКА

Холин говорит «транвай».
Ахметьев – «тралебус».

MOSCOW PHONETICS

Kholin says "netro,"
Akhmetiev, "tralleycar."

* * *

                           Памяти С.Г. Бочарова

В третьем зале, теперь закрытом,
второй от края во втором ряду слева
спиной ко входу
был мой любимый стол,
левое место.
Я прочитала там немало книг.
Бывало наберешь до подбородка
и лишь бы донести, не уронить.
«стопка книг
штопка надежд» –
я написала гораздо позже.
В то время и не было никаких особых надежд.
Но я заметила, что этот стол
полюбился не мне одной:
иногда я входила и видела –
мое место занято,
там сидит прекрасный Сергей Георгиевич.
Тогда приходилось искать другое.
В сущности – все одинаковые,
зеленые жестяные лампы на медных палках,
деревянные полки с ячейкой,
не потерять бы контрольный листок.
Очень всегда хотелось узнать,
что он читает.

* * *

                           In memory of S. G. Bocharov

In the third room, now closed off,
in the second row from the end on the left
facing away from the door
was my favorite carrel,
the left-hand place.
There I read through a multitude of books.
Sometimes you've had it up to here
"the damn books
dam all your hopes" —
I wrote much later.
At that time I had no special hopes.
But I noticed that I was not the only one
who loved this carrel:
sometimes I came in and saw —
my seat already occupied,
the gorgeous Sergey Georgevich sat there.
Then I had to look for another one.
In essence, they were all the same,
tin green lamps on copper stalks,
wooden shelves with a cubbyhole
to keep your checklist at hand.
But I always longed to know
what he was reading.

* * *

рцы рцы рцы
цырлих-манирлих
химчистка
цы цы цы
все засверкало
зря засверкало
грязь, приходи,
притуши
этот пламень,
попробуй
чтобы опять
голубело и рдело
рцы рцы рцы

* * *

rho rho rho
hurly-burly
dry-leaning
oh oh oh
all a-glitter
useless glitter
dirt, come on
put out
this flame,
try again
to blue and blush
rho rho rho

* * *

тише сердце
праздник твой ниоткуда
выдумка
дымка
будь стальным и железным
как миска в руках Иоанна
Крестителя
на картине Беллини
тоже Джованни
как и тот
что тебе подарил столько радости
столько боли

* * *

the heart is quieter
your holiday out of nowhere
new ideas
a haze
be steel and iron
like the bowl in the hands of John
the Baptist
in Bellini's painting
also a Giovanni
like the one
who gave you so much happiness
so much pain

* * *

карими глазами
забываю землю
голубыми небо
зелеными лес
черными ночь

* * *

with hazel eyes
I forget the earth
with blue the sky
with green the forest
with black the night

ПРИСНИВШИЙСЯ СТИШОК

Ты теперь
бесконечно грустный взгляд небес
в сторону

A VERSICLE DREAMED

You now
eternally sad a look at heaven
off to the side